Священномученик Ефрем Долганев

Ефрем Долганев [1] родился 28 января 1874 года в местечке Петровки Ананьевского уезда Херсонской губернии. Окончив Одесское духовное училище, он в 1887 году поступил в Одесскую Духовную семинарию, которую окончил по первому разряду в 1893 году, и собирался поступать в Московскую Духовную академию. Однако тяжелое материальное положение семьи заставило его усомниться, сможет ли он учиться в академии, не получая стипендии. Его брат, иеромонах Гермоген, заверил, что материально поможет ему. В ответ Ефрем написал: «Совсем изменилось настроение духа, тем более что, не получая от тебя никаких известий, я впал в сомнение относительно моего поступления в академию, а это мучительным образом отзывалось на настроении моего духа. Ехать в академию я очень и очень желаю. С жаром примусь готовиться. Бог даст, успею еще»[2].

Поступив в Московскую Духовную академию, Ефрем писал брату: «Благодарю тебя за то, что ты принял на себя содержание меня в академии. Пусть Бог примет твою лепту и воздаст за нее сторицею, а меня удостоит достигнуть чрез эту лепту служения в Его Святой Церкви и хранимом Им Отечестве моем»[3].

В конце декабря 1893 года Ефрем приехал в Санкт‐Петербург. Описывая свои впечатления от посещения Петербурга брату, он писал: «Любовался соборами. Видел всех митрополитов, видел Государя и все царское семейство. Но особенно я благодарю Бога за то, что Он удостоил меня быть в Кронштадте и видеть о. Иоанна. Я выехал из Кронштадта с великим сокровищем в душе…

Когда я увидел, как служил о. Иоанн литургию, то для меня с тех пор открылось в призвании священника еще более привлекательности, более величия – только не грозного, не царственного, а особого – смиренного, святого, Божественного, небесного, – величия в силе мощного слова священника пред алтарем Божиим… Я смотрел на этого пастыря, как он, восклонившись над Св[ятой] Чашею, припал к ней лицом своим и долго‐долго в таком положении пребывал с закрытыми глазами, совершенно спокойный, невозмутимый по виду, – но чувствовалось, что внутри его в эти минуты слагалась могучая молитва к Богу за угнетенное, страждущее человечество, искупленное Кровию Иисуса Христа!.. И вспомнились мне в тот момент слова самого о. Иоанна, вычитанные мною из его дневника: “Когда я взираю на предлежащие Дары, – то думаю о том, сколько много дано человеку милостей Божиих в этой пролитой за весь мир Крови Единородного Сына Божия… Нет больше грехов! Нет больше недугов!.. Только припади с верою к Этому бессмертному Источнику, откуда всем прощение, всем исцеление!..”

Затаившись у одной из массивных алтарных колонн, я онемел на своем месте и благоговел, и трепетал внутренне легким трепетом, и глядел неотводным взором… Батюшка стоял неподвижный, задумчивый… отпечаток тяжелой грусти лежал на его открытом челе… Из храма, где стоял народ, раздавались вопли и стоны, и плач несчастных страдальцев: бесноватых, истерических, падучных, кликуш и друг[их]. Там – раздирающие душу иступленные крики всех обиженных, удрученных, которые прибыли сюда из ближних и дальних концов необъятной Руси, движимые младенческою верою в силу молитвы Батюшки пред Богом… Он стоял теперь пред Св[ятыми] Тайнами и прислушивался ко всем этим стонам и воплям… и вот глаза его вдруг заискрились, заблестели каким‐то неестественным блеском, и… две‐три слезинки медленно скатились по щекам из молитвенно‐грустно сомкнутых глаз… В каком‐то благоговейном полузабытьи смотрел я на все это и слушал все это… Смотрел и смотрел… и не мог отвести своих глаз… Я весь проникался великостью совершавшейся на престоле жертвы… То же, должно быть, чувствовал и народ, битком наполняющий храм. На хорах пели певчие, но звуки их пения почти заглушались – пел весь народ, – вся эта плотная, коленопреклоненная масса, как один человек, полною грудью, во весь голос издавала страшные, морозом подирающие вопли… “Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Господи”, – в один голос гремела эта сила мужских и женских голосов – и от мрачных аккордов всей этой тысячегрудой взывающей массы, казалось, сотрясались самые своды огромного кронштадтского собора… Что‐то общее, невыразимо‐мощное соединяло всю эту разнообразную разношерстную толпу в единстве молитвы, исповедания… А Батюшка между тем усиленно молился у подножия Св[ятой] Чаши… Он, думаю я про себя, вероятно, молится за народ, жаждущий его молитвы…

После литургии Батюшка пригласил нас на закуску. За закуской, когда о. Иоанн, наливши мне и моему товарищу в рюмки мадеры и по обычаю чокнувшись с нами, приблизил рюмку к своим устам, – я в эту минуту, наклонившись немного в его сторону, тихо произнес: “Молитесь, Батюшка… за болящую Варвару”, и тут встретил глазами устремленный на меня кроткий, полный чувства взор о. Иоанна… После я узнал, что в этот день наша матушка скончалась. Батюшка благодарил нас: “Спасибо вам, братцы, – как хорошо, что помолились мы вместе”. Потом на прощанье дал нам по портрету за подписями: такому‐то на добрую память, пр[отоиерей] И[оанн] Сер[гиев]. “Прощайте, братцы, – говорил он, лобызаясь с нами на прощанье, – кланяйтесь отцу ректору, всем профессорам и студентам… Прощайте… Спасибо вам, братцы!..”»[4].

Учась в академии, Ефрем все же старался не обременять никого и по возможности зарабатывать сам; по этой причине он однажды опоздал к началу занятий и был вынужден 23 сентября 1896 года писать отцу ректору в объяснение: «Опоздать в академию на занятия меня заставила безысходная нужда. В прошлом году я мог платить за себя только благодаря небольшим заработкам из редакции “Богословского вестника”. Часть этого заработка пошла, кроме того, на погашение долга, образовавшегося вследствие того, что я занимал у знакомых деньги для уплаты в академию за второй год содержания и вторую половину первого. Для четвертого года у меня не осталось ничего, чем бы я мог заплатить в академию. Ввиду этого я употребил каникулы на труд по составлению книги, издание которой уже началось в Санкт‐Петербурге. Доход от продажи книги по выходе ее может обеспечить меня и даст мне возможность еще теперь прийти на помощь тающим в нищете родным: заштатному отцу‐священнику и вдове, сельской учительнице, – сестре родной. Издание книги предприняло на свой счет Географическое общество. Оно мне помогало проживать в Петербурге до окончания моего труда, который при всем моем старании не может быть доведен мною до конца к сроку, обязывающему меня возвратиться в академию. Излагая все это пред Вашим Высокопреподобием, усердно прошу Вас не лишить меня счастья окончить курса в академии»[5].

Прошение было удовлетворено, и в 1897 году Ефрем Долганев окончил академию. Кандидатской работой его стал труд под названием «Обзор главнейших событий из истории Абиссинской Церкви от начала ее существования до позднейших времен». Трудность этой работы заключалась в том, что самим народом его история не была изучена. «История всякого народа требует, чтобы над разработкой ее трудились не иностранцы, а лучшие силы этого самого народа, близко стоящие к своей Родине, хорошо понимающие ее дух, строй, условия жизни, предания старины, – писал он в предисловии. – Но у абиссинцев мы напрасно стали бы искать хотя бы самую непритязательную попытку к разработке своей истории… Там просвещение так сложилось, что все умственные силы народа идут на изучение Священного Писания, святых отцов, на усовершенствование в искусствах церковного пения и составление богослужебных гимнов; кроме этих занятий, всякий другой умственный труд считается в стране преступлением»[6].

23 декабря 1899 года указом обер‐прокурора Святейшего Синода Ефрем Долганев был назначен помощником инспектора во Владимирскую Духовную семинарию; 13 ноября 1901 года архиепископ Владимирский Сергий (Спасский) назначил его преподавателем во Владимирское епархиальное женское училище.

2 января 1902 года, когда определились отношения с его будущей супругой Варварой, дочерью почившего в 1901 году протоиерея Петро-Павловского придворного собора Сергея Ивановича Преображенского, Ефрем Ефремович был определен на вакантное священническое место в этом соборе. 20 января 1902 года в церкви императорского Зимнего дворца состоялось венчание Ефрема Долганева с девицей Варварой. Таинство совершил заведующий придворным духовенством протопресвитер Иоанн Янышев. 28 января 1902 года Ефрем Долганев был рукоположен во священника к Петро-Павловскому собору[7].

Вступив на пастырское поприще, отец Ефрем отнесся к своим новым обязанностям очень трепетно и, спустя месяц после рукоположения, писал брату‐святителю: «Преосвященнейший Владыко, дорогой брат, милостивый отец и архипастырь! Спасибо тебе за твою любовь, молитвы, благословения. Они подкрепляли и утешали меня в важные и священнейшие минуты моей жизни.

Благодаря непрестанно Господа за то, что Он призвал меня к служению у Своего Престола, я прошу Его, чтобы Он даровал мне сильную веру и горячую молитву. Я чувствую, как я слаб верою и как недостоин совершать Великие Таинства Церкви, особенно Таинство Тела и Крови Господа и Спасителя моего. Взирая на образы славных пастырей Православной Церкви и сравнивая себя с ними, я с унынием сознаю, как чрезмерно я далек от них, так далек, что не смею и думать о подражании их высокой жизни. Но, Господи, отжени от меня уныние. Я имею сильное глубокое желание быть истинным пастырем во дворе овчем.

Взяв на себя подвиг семейной жизни и вместе с ним другой тяжелый подвиг пастырского служения, я боюсь, что не хватит у меня сил, мудрости, характера нести оба креста так, как подобает, нести честно, до гроба. О, Господи! Сподоби меня совершить свой жизненный путь так, как угодно воле Твоей, заповедям Твоим! Подкрепи меня, дорогой брат, и помоги мне своими святительскими, сильными у Бога молитвами и благословениями»[8].

В круг обязанностей отца Ефрема входило служение вместе с другими священниками Петро-Павловского собора в церквях святителя Николая Чудотворца при Мариинском дворце и святого благоверного князя Александра Невского в императорском Аничковом дворце и преподавание Закона Божия в учебных командах Петроградской крепостной артиллерии. 22 июля 1907 года отец Ефрем был награжден золотым наперсным крестом, а 8 мая 1913 года – возведен в сан протоиерея[9].

После Февральской революции 1917 года отец Ефрем с семьей перебрались в Тобольск, где в это время стал служить епископ Гермоген, поселившись в отведенных для них комнатах в здании духовной консистории.

В апреле 1918 года владыка Гермоген был арестован большевиками: его привезли в Екатеринбург, где заключили в арестный дом, располагавшийся вблизи Сенной площади. Вскоре Тобольским епархиальным съездом в Екатеринбург  была направлена специальная делегация с целью освобождения епископа, в которую вошел и протоиерей Ефрем Долганев.

Как писалось впоследствии в Тобольских епархиальных ведомостях, «советская власть об освобождении владыки на поруки сначала не хотела и слышать»^[10]. Однако оказалось, что член Облсовета, член Коллегии Екатеринбургской ЧК С. Е. Чуцкаев был товарищем Константина Александровича Минятова по Университету. Во время переговоров делегаты «получили от него уверения»^[11], что владыка будет переведен из тюрьмы в монастырь. «Через несколько дней, после целого ряда мытарств, пережитых депутацией при посещении всякого рода “совдепов”, – сообщалось в прессе, – в качестве необходимого условия для перевода владыки в Тюменский монастырь было предложено внесение суммы не более не менее как в сто тысяч (!)»^[12]. Узнав об этом, владыка Гермоген написал членам делегации трогательное письмо. «Дорогие о Господе о. Николай^[13], о. Ефрем, о. Михаил и Константин Александрович! Милость Божия буди со всеми вами. Узнал, что мое освобождение возможно под условием залога, вернее выкупа (так как “отданные раз деньги уже не выдаются обратно”, как говорят повсюду) в 100 000 руб.! Для меня это, конечно, несметное количество денег. <…> Если же паства будет выкупать меня, то какой же я “отец”, который будет вводить детей  в такие громадные расходы вместо того, чтобы для них приобретать или им дать. Это что-то несовместное с пастырством. <…> Затем можно ли поручиться, что они, взявши сто тысяч (страшно даже выговорить) вновь не арестуют меня через сутки всего…»^[14].

Тем не менее, члены делегации неутомимо продолжали свои хлопоты. В конце концов областной совет «вступил на путь торга и, постепенно уменьшая запрошенную сумму, низвел ее до 10 тысяч»^[15]. Деньги при помощи местного духовенства были получены от одного коммерсанта и переданы властям. Однако, забрав условленную сумму, власти и не собирались освобождать владыку. «Члены депутации, будучи поражены таким дерзким нахальством лицемерия и лжи тех, кто как бы то ни было выдавал себя за правительственную власть»^[16], – писалось в Тобольских епархиальных ведомостях, пытались отстаивать справедливость и добиваться исполнения договоренности. Но вместо того, чтобы отпустить епископа, было решено арестовать самих членов делегации. Уйдя в Облсовет в субботу 2/15 июня, никто из них больше не возвратился …

Об их мученической кончине много лет спустя рассказал бывший екатеринбургский чекист, участник убийства Царской Семьи Г. П. Никулин. «Такой был у меня дружок — Валька Сахаров, – вспоминал он. – [И] вот мы однажды расстреляли «чехословака» одного, попа ли, шпиона [ли]… Причем, там еще [и] представителей из Тобольска, которые приехали хлопотать за епископа Гермогена.

Ну, их, значит… Они приехали… их сгребли и туда повезли — в лес. Расстреляли и бросили, понимаете, тоже в шурф. Ну, [а] шурф оказался неглубоким.

[И] вот [мы] с Валькой договорились, [что] надо поехать [и] посмотреть, что они там.

Оседлали лошадей, сели на них и поехали. Едем так, подъезжаем к лесу. Слушаем, — что такое? Вой какой-то. Невероятный вой. Едем дальше, — еще слышим: вой, грызня какая-то идет. Оказывается, там уже волки расправляются, понимаете, над этими…

Мы их, конечно, выстрелами разогнали, а сделать ничего не смогли. Некогда было. [И] потом, там такая почва каменистая!»^[17].

Таким образом, из рассказа палача стало известно, что все члены делегации были убиты близ Екатеринбурга. И случилось это, скорее всего, в самый день их ареста – 2/15 июня 1918 года (держать их под арестом смысла не было – необходимо было лишь поскорее избавиться от этих надоедливых ходатаев)[18].

Между тем, владыка Гермоген ничего не знал о происшедшем и сильно беспокоился. «Если есть что от наших страдальцев из-за меня, то принесите»^[19], – писал он уже 16 июня о. Николаю Богородицкому. А еще через два томительных дня неизвестности и беспокойства он передает ему же такую просьбу: «Дорогой о. Николай, я сильно стал беспокоиться за моих гостей и ходатаев… Боюсь прямо, как бы их не арестовали из-за меня непотребного. <…> Будьте добры при всех трудностях посетите наших, ибо я не на шутку обеспокоен»^[20]. Впрочем, некоторое успокоение владыка получил, узнав, что «по наведенным справкам в числе заключенных в Екатеринбурге членов делегации не значится»^[21]: это давало повод верить слухам, будто они высланы обратно в Тобольск…

Екатеринбургский епархиальный миссионер протоиерей Александр Анисимов, еще не зная о мученической кончине всех членов делегации, в то время писал: «Если Господь судил им положить души свои в настоящем самоотверженном подвиге… предстательства и исповедничества перед навуходоносорами наших дней… то милосердный Господь, Которому они всю жизнь свою служили и за верного служителя Которого они и жизнь свою отдали, увенчает и сопричтет их к избранному стаду небесных друзей Своих, а братья и сотрудники земного поприща в назидание потомству не замедлят возвеличить и их память… Имеются оставшиеся после о. Ефрема две тетрадки… которые бытописателю его жизненного подвига могут дать благодарный материал для характеристики этой, по‐видимому, редкостно светлой в наши дни личности, усвоившей себе… по преимуществу первые три заповеди блаженства»^[22].

В 2000 году священномученик Ефрем Долганев был прославлен в Соборе новомучеников и исповедников Церкви Русской; в 2018-м его имя включено в Собор Екатеринбургских святых.