Жизнь как покаяние
— Алексей Львович, Вы родились в СССР, при этом Ваши родители были людьми верующими. Это как-то чувствовалось в доме?
— Ну, «в доме» — это громко сказано, у нас была десятиметровая комнатка в коммуналке. И иконы — Николая Чудотворца, Моления о Чаше, Казанской Божьей Матери — висели на общей кухне. Соседи это в общем-то поддерживали. Висевшие друг над другом три иконы — одно из первых моих детских воспоминаний. Я родился в мир, где главным предметом были иконы. Меня сразу же крестили. И совсем маленьким носили на руках, возили в колясочке в церковь, которая была, если не ошибаюсь, в том здании, где сейчас расположен «Союзмультфильм». Либо где-то совсем рядом. В этой церкви кто-то из взрослых заметил, как я, еще полуторогодовалый, пытался дирижировать клиросным хором. Это мне рассказывали бабушка и мама еще до того, как я начал заниматься музыкой.
Вера в нашей семье была совершенно естественной частью жизни. Как и регулярное посещение церкви, иконы дома, молитвы и бабушкины рассказы. Она рассказывала мне библейские сюжеты, в том числе и очень пугающие. Про народы Гога и Магога, про то, что они поднимутся друг на друга, Россия будет раздроблена на очень много (чуть не на 87) государств. Это был конец 40-х годов. Тогда мне было и странно, и страшно это слушать. Я хорошо помню, как боялся потопа. Еще совсем маленькому мне прочитали про потоп, и когда шел проливной дождь, мне казалось, что он уже никогда не остановится, я думал: все, сейчас начнется второй потоп, и уже не выживем. Эти первые детские впечатления были очень сильными.
— Наверное, бабушкины рассказы о Боге звучали для Вас как сказка?
— И бабушка, и мама рассказывали мне о Боге. Но никогда это не было сказкой. О Христе рассказывалось как о живом Человеке, Сыне Божьем. Его жизнь не была легендой или мифом. Рассказывали об Адаме и Еве как о реальных людях, которые когда-то жили.
Но вообще, все начинается с молитвы. Утренняя молитва, вечерняя молитва — засыпаешь, а бабушка молится. По-моему, именно с молитвенного состояния начинается вера в Бога. А не просто тебе рассказали о Нем, и ты поверил или не поверил. Молитва — это непосредственное общение с Богом каждого человека в тот момент, когда он ее читает или ему ее читают. И этот живой Бог, с которым ты общаешься, гораздо реальней и необходимей в жизни, чем все рассказы о Нем. Ты можешь разговаривать с Богом, просить о чем-то, задавать вопросы и получать ответы в виде изменившихся обстоятельств, осознания каких-то вещей.
Когда я был совсем маленьким, и мама долго не возвращалась с работы — вот уже должна прийти, я ее жду, жду, а она все не приходит, — я молился и просил Бога: «Боженька, сделай так, чтобы мама пришла поскорей». И вдруг раздавался стук в дверь, и появлялась мама. Я считал, что это Бог мне помог. Молитва была частью жизни, моим общением с Богом. Вера никак не была отделена от жизни.
— Друзья знали, что Вы верующий?
— То, что семья верующая, не скрывалось. Но вообще как-то этот вопрос не поднимался. Некоторые друзья, безусловно, знали, потому что сами были верующими, ходили с крестиком, остальные — не особенно интересовались. Я носил крестик постоянно, даже несмотря на наличие пионерского галстука. В форме у меня была зашита молитва. И, честно говоря, я не видел в этом противоречия. Но на физкультуре я крестик снимал, прятал в заветное место, чтобы никто не смеялся. В то время над этим смеялись. Никто не относился к тебе как к врагу, скорее просто насмехались: недоумок какой-то, ходит с крестиком.
— Но, несмотря на это, Вы участвовали в таинствах, исповедовались?
— В детстве, конечно, исповедовался и причащался до подросткового возраста. А потом жизнь унесла в сторону. Долго это все было запрятано глубоко в душе. Не потому, что кого-то, чего-то боялся, нет, ни в коем случае. Жизненный вихрь унес совершенно в другую сторону, появились новые, очень сильные интересы. Вера, конечно, оставалась всегда, а вот церковная жизнь… Но заложенное в детстве — очень прочно. И потом снова потянуло к церкви. Во время написания «Юноны и Авось» начался совершенно другой путь, уже через множественные искушения: было и чтение оккультной литературы, изучение других религий. При советской власти такая литература, конечно, запрещалась, но в самиздате всё было. И где-то в начале 80-х мистический мир обрушился на меня во всю мощь. Была реальная угроза погибнуть, потому что человек, ищущий свой духовный путь не в рамках Церкви, подвергается колоссальной опасности. Он может пойти не по тому пути и прийти к гибели. Потом все эти книги я сжег, не просто подарил или выкинул, а именно сжег. Для меня это осталось далеко-далеко в прошлом. Когда я вижу вокруг всю эту дешевую мистику, на крючок которой попадаются очень многие, я сочувствую людям. Мне кажется, у них печальная перспектива.
— Покаяние — это изменение себя. Что Вам сложнее всего менять в себе?
— Сложнее всего, конечно, менять собственное сознание. Вот, долгие годы у тебя определенным образом формировались мышление, мировоззрение, взгляд на мир — и вдруг в какой-то момент, будучи уже верующим человеком, ты понимаешь: соответствовать заповедям, которые нам даны, безумно сложно. Хотя, казалось бы, от нас требуются очень простые вещи… Тем не менее в повседневной жизни соблюдать заповеди очень сложно. И вот тут нужно попытаться изменить свое сознание. В том смысле, что все равно нужно стараться, прилагать все возможные усилия для того, чтобы заповеди соблюдать. А когда это не удается, когда у тебя не получается делать то, что хотелось бы, когда ты вступаешь в конфликт с собственной душой, — вот тогда покаяние. В жизни все равно совершаешь те или иные поступки, говоришь те или иные вещи, которые потом тебя мучают. Но потом важно признаться самому себе в том, что это — плохо, и искренне стремиться не делать так больше. А дальше… Все это происходит снова и снова. Ты хочешь не повторять эти ошибки, а все равно их повторяешь, и снова каешься. Это бесконечный процесс, о котором говорили, кстати, и многие святые. Мы все-таки живем в мире не райском, в мире падшем. Когда Адам был изгнан из рая, земля была проклята за Адама, это написано в Библии. И мы живем на этой земле, и нам безумно сложно выживать и сохранять свою душу. Без непрерывного покаяния ничего не получается.
Век оглашенных
— Еще в советское время Вы начали писать духовную музыку. Над «Литургией оглашенных» работали в 80-х. Почему?
— Ответ на все вопросы: «а почему то сделали, а почему вот это?» у меня один — потому что захотел. Это внутреннее убеждение и побуждение, никаких внешних причин не было. Никто не просил, никто не заказывал «Литургию оглашенных» в 1983 году. Еще до «Литургии» как-то само собой получилось, что я начал на тексты из молитвослова, на православные молитвы писать музыку, начал работать над «Юноной и Авось». Вот и всё.
— Были опасения, что эта музыка никогда не будет звучать?
— Да, я был уверен в этом. В условиях советской власти и представить себе было невозможно, что она будет исполнена. Но это было нужно мне. Это не работа по заказу, а работа для самого себя. Мне было важно, чтобы это существовало. Написал — и для меня этого было достаточно. «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», «Юнона и Авось», «Литургия оглашенных», «Воскрешение мертвых», Шестая симфония — все было написано без всяких договоров. Я не получал за это никакой платы и никогда не надеялся получить.
После «Юноны и Авось» вообще все темы, кроме духовной, мне перестали быть по-настоящему интересны. Да, я писал музыку к разным фильмам, но основное свое творчество обращал именно к духовной теме. «Литургию оглашенных», «Воскрешение мертвых» я написал после «Юноны», поэтому для меня это поворотный пункт. Как раз в «Юноне и Авось» для меня что-то открылось. Тема веры стала определяющей во всем, что я делаю.
— А как же «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», созданная в советское время и рассказывающая об отважном разбойнике?
— В «Хоакине Мурьете» есть и демонические силы, и ангельские силы, и человек, который между этими двумя силами существует в нашем мире. Для меня это была притча — и философская, и духовная.
Ведь о чем она? О пути разбойника, который в конце понимает, что если он отвечает злом на зло, если он отвечает ударом на удар, то это заводит его в тупик и приводит к полному жизненному краху. Это как раз притча о ненасилии. В «Хоакино Мурьете» это прослеживается очень серьезно.
— В либретто «Литургии оглашенных» соседствуют тексты шумерской клинописи и стихи поэтов Серебряного века. В центре — духовные искания человека, стремление к Богу. А как Вы сами определяете свое произведение?
— «Литургия оглашенных» — это мистерия. Сразу поясню, я обращаюсь не к сакральному понятию «литургии» — ведь в греческом языке это слово означает просто «общее дело», «служение». «Литургия» ставилась в моем театре*, но объективно его нельзя назвать театром, это был некий мистериал. Всего 50 человек в зале — и никакой отгороженности от сцены. Единое целое, единое действо. Потом я пытался называть «Литургию» «Мистерией оглашенных», еще как-то. Но это было для меня неубедительно.
«Оглашенными» называют людей, оглашенных словом истины, они еще не стали верующими, не стали христианами, не приняли Святого Крещения, они только готовятся к этому. «Литургия оглашенных» — это часть Божественной литургии, это служба для неверующих**. А после того как священник говорит: «Оглашенные, изыдите!», и оглашенные уходят из храма, идет «литургия верных». Поэтому «Литургия оглашенных» показалось мне названием, отражающим то, что происходило в XX веке. В том числе с нашей интеллигенцией, которая вдруг резко отпрянула от Церкви и начала искать Бога другими путями: через поэзию, через искусство. «Серебряный век» — время невероятного отхода от Церкви. Люди были оглашены словом истины, они всё знали, но начали свои поиски Бога. XX век — вообще век оглашенных. Люди, казалось бы, уже знающие истину, вдруг начали метаться, взрывать храмы, отказываться от Бога. И я собрал тексты этих людей, искавших свой духовный путь, чтобы пройти его вместе с ними и понять, что в конце поисков мы приходим к настоящему, истинному Богу. Во все времена…
В человеке с рождения заложено стремление прийти к Богу. Иногда оно даже приобретает жуткие формы, такие, как увлечение магией, но это все от того, что человека тянет сделать шаг за пределы своего физического бытия, ему жутко интересно: а что там? И эта тяга либо спасает, либо губит, в зависимости от пути ее реализации.
Актуальная музыка
— Наверняка в Вашей жизни были люди, сильно на Вас повлиявшие?
— Чтобы кто-то из людей оказал на меня большое влияние в духовном отношении, я не могу сказать. А некоторые книги, жизнеописания, какие-то факты просто переворачивали сознание. Причем иногда бывают такие «попадания»… Вот приходишь в храм, а там — чтения кого-то из святых отцов. И вдруг то, что ты слышишь, удивительно «попадает» в твою ситуацию, в твои мысли, дает ответ на мучившие тебя вопросы.
— А Андрей Вознесенский, автор поэмы «Авось», был верующим человеком?
— На темы веры и религии мы с Вознесенским никогда не говорили. Ни я ему душу не открывал, ни он мне, как ни странно. У него, как мне кажется, в 60-е годы было модное в то время нигилистическое, ниспровергательное отношение к устоям, кстати говоря, — ложным устоям, по которым мы жили. Мне тогда врезались в память его строки: «все прогрессы реакционны, когда рушится человек». Я думаю, он имел в виду, что развитие цивилизации сопровождается тем, что человек утрачивает чистоту душевную. Платить за прогресс приходится тем, что душевная чистота человека подвергается угрозе и страдает, и исчезает. Что мы сейчас и наблюдаем в мире. Вот против этого он восставал. То есть по сути своей, может быть, даже с точки зрения философии, а не веры, у него было абсолютно правильное отношение к человеческой душе, что и является Божественным присутствием в нас. И мне кажется, что после «Юноны и Авось» в нем произошло какое-то изменение в сторону более глубокого религиозного восприятия мира.
Мы все Болконские
— Недавно вы написали музыкальную драму «Живые картины времен Отечественной войны 1812 года по роману Льва Толстого «Война и мир» и историческим хроникам». Драма написана к юбилею войны с Наполеоном или вы хотели сказать о чем-то другом?
— Нет, она затевалась еще лет семь назад, когда никакого юбилея не было. Роман «Война и мир» сам по себе мне кажется совсем не юбилейным. Я писал просто потому, что вдруг увидел, как эту драму, трагедию Толстого можно выразить в музыке.
Меня привлекла необычайная актуальность романа. Хотя описаны события, происходившие двести лет назад, но в произведении отражены и вечные проблемы, размышления, сопровождающие человека всю жизнь. Мы все, как Болконский, ищем свой путь в этом мире. И чем выше устремления человека, тем больше его постигает разочарований. Привлекает глубина произведения, которая и делает Толстого таким читаемым писателем. Если бы он не задевал какие-то струны в душе человека, никто бы его не читал.
Роман же написан об очень молодых людях! Они только вступают в жизнь. А мы в инсценировках и в фильмах привыкли видеть героев Толстого уже зрелыми, умудренными опытом. Они уже не совершают безрассудств и действуют как-то так очень солидно, и страсти у них такие зрелые. А ведь это были совсем юные люди, самому старшему — 27 лет, остальным и вовсе — 19, 20, 21. Какой ветер гулял в голове у Пьера Безухова?!
— А Вы считаете, что у человека есть предначертанный путь, по которому он должен идти?
— У человека есть возможность идти по предначертанному пути, он свободен. И, наверное, каждый человек чувствует свой путь. Но в то же время есть силы, которые ему мешают идти по этому пути, сбивают с него. А сбившись, человек часто идет уже не своей дорогой, а какими-то жуткими окольными тропами. Потом он снова может выбраться на предначертанный путь. Но его снова могут сбить. Сохранить в этой борьбе свой путь — и есть главная задача нашей жизни.
Людей, которых не удается сбить, которые идут и идут по своему пути, наверное, очень немного. Только святые. И в то же время есть история о раскаявшемся разбойнике, которому Спаситель сказал: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю (Лк 23:42—43). Раскаяние, покаяние — очень сильное чувство. Раскаявшись, можно в любой момент вернуться на свой предначертанный путь. Покаяние не бывает запоздалым. Даже если путь выпадет на совсем короткий промежуток жизни, это будет победа.
Справка «Фомы»
Алексей Львович Рыбников
Композитор. Народный артист РФ, заслуженный деятель искусств РСФСР. Член Совета при Президенте России по культуре и искусству (2000–2008 гг.). Член Патриаршего совета по культуре. Член Союза композиторов и Союза кинематографистов. Лауреат государственный премии РФ. Лауреат национальных премий «Ника» и «Золотой орел». Лауреат международных и общественных премий. Родился в июле 1945 года в Москве. В десять лет написал музыку к балету «Кот в сапогах». Окончил Центральную музыкальную школу при Московской консерватории, с красным дипломом — Московскую консерваторию по композиции (класс Арама Хачатуряна) и аспирантуру. Написал музыку более чем к ста фильмам, среди которых «Остров сокровищ», «Большое космической путешествие», «Приключения Буратино», «Про Красную Шапочку. Продолжение старой сказки», «Вам и не снилось», «Тот самый Мюнхгаузен», «Сказка о Звездном мальчике», «Сказки… сказки… сказки старого Арбата», «Царь Иван Грозный», «Андерсен. Жизнь без любви», «Отец», «1612», «Поп»… Алексей Рыбников — автор популярных по сей день рок-оперы «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» и оперы «Юнона и Авось», впервые поставленных в Ленкоме. В 1989 году общий тираж проданных дисков с музыкой А. Рыбникова превысил 10 миллионов экземпляров. Фирма «Мелодия» наградила композитора «Золотым диском». Рыбников — автор многочисленных симфонических произведений, в том числе духовной музыки, которые исполняют самые выдающиеся дирижеры: Федосеев, Башмет, Гергиев, Сладковский, Курентзис.
*Чтобы поставить «Литургию», Рыбников создал свой театр на 50 зрительных мест. В небольшом подвале дома, где он жил, на Арбате. В 1992 году «Литургия оглашенных» была поставлена. В 1994-95 годах с большим успехом прошли гастроли театра в Америке. Вице-президент «Юниверсал пикчерз» Н. Райс отметил, что «эта блестящая музыкальная драма — без сомнения, художественное достижение высочайшего уровня, уникальное в своем мастерском соединении музыки, либретто и театральных эффектов». — Ред.
** Литургия оглашенных — вторая, после проскомидии, часть Литургии. В Древней Церкви за ней могли молиться оглашенные, то есть те, кто готовился принять Крещение, а также отлученные от Причастия. Они должны были покинуть храм после ектении оглашенных и возгласа священника «оглашенные изыдите», которым заканчивалась Литургия оглашенных и начиналась Литургия верных. — Ред.
Источник: сайт foma.ru от 25 июля 2011 года.
